— Скоро мы доедем до Сены, — говорил он, — и за ней нам уже не придется петлять по бездорожью, чтобы, избежать разъездов охраны герцога. Там мы продадим одну из лошадей, и я смогу нанять тележку для тебя. Будешь ехать в ней и целые дни спать под шкурами.

Эмма не отвечала, кашляла. Бесцветным взором глядела вперед.

Один раз им пришлось встретиться с разбойниками. Было их пять или шесть, они выскочили в сумерках из-за деревьев. В тумане не заметили, что напали на вооруженных людей. Херлауг все же успел достать одного мечом, когда остальные кинулись врассыпную.

— Ненавижу это крысиное племя, — сказал он, слезая с лошади и выпрямляя ногой погнувшееся лезвие меча. Оружие было плохой закалки;; прогнулось при первом же выпаде. И тем не менее разбойники разбежались. Херлауг поглядел на Эмму, Она даже не успела испугаться. Вытирала тыльной стороной руки нос. Херлауг видел, что она не на шутку простужена.

— Птичка, тебе надо вылежаться. Придется сделать остановку дня на три.

Она не согласилась. Но Херлауг понял, что иного выхода нет, когда они переправились на пароме через Сену. Эмма просто не могла держаться прямо, ноги подкашивались.

Как и положено, у переправы был постоялый двор. Херлауг уложил Эмму на солому за перегородкой.

— Хозяйка, мы пробудем у вас несколько дней.

Эмма пробовала возражать, но Херлауг настаивал.

— Ты и на лошадь-то залезть не сможешь.

Хозяйка оказалась женщиной сердобольной. Разгадала в больном пареньке девушку, сама взялась ухаживать за ней, поить настоем из трав.

Херлауг постоянно был рядом.

— Ты ведь не оставишь меня? — волновалась Эмма, ловила его руки.

Однажды, когда она спала, а Херлауг, в уплату за постой, колол дрова, в ворота въехали два вооруженных вавассора.

— Эй, у вас есть кузня? Тогда подготовьте все. Епископ Оксерский сделает здесь остановку, пока перекуют его лошадей.

Епископом Оксерским оказался Далмации. Едва узнав его, Херлауг затаился за перегородкой, велев Эмме молчать. Они совсем рядом слышали голос Далмация, жаловавшегося на плохую погоду, по которой из-за дождя седла гниют прямо под седоками, а лошади теряют подковы. Из его разговора с попутчиками поняли, что те направляются в Суассон, где сейчас расположился двор Карла Простоватого. Далмацию как представителю Роберта Нестрийского надлежало быть там, чтобы входить в число церковных князей, которые будут сопровождать принцессу Гизеллу в Руан.

— А мой герцог уже там, с Роллоном, — сообщил новоявленный епископ, добившийся своего сана после храброй защиты Шартра. — Герцог Нормандский принял его как дорогого гостя. Проводят все время в пирах и охотах. Они всегда нравились друг другу — мой герцог и этот завоеватель, нравились, несмотря на то, что воевали друг с другом столько лет.

Херлауг перевел дыхание, лишь когда Далмации со свитой отбыл. У Эммы был несчастный вид.

— Мы выедем завтра же. Я смогу ехать.

Херлауг сомневался. И оказался прав. Лишь в день святой Екатерины[48], когда выпал первый снег, они продолжили путь. Погода была хуже некуда. Тучи, туман, холодная смесь дождя со снегом. Даже сборщики пошлин не всегда выходили им навстречу, предпочитая дымное тепло у очагов. Вокруг лежали пустынные поля, откуда долетал вой волков и одичалых собак. На третий день пути они достигли королевского домена, где им уже нечего было опасаться.

Они подъехали к Суассону под вечер, когда все колокола отзванивали начало адвента в праздник святого Андрея[49]. Густо поваливший снег при огнях шедших к церквам процессий был похож на бледно-лиловые перья птиц. Сугробы мокрого снега свисали с покатых крыш, а внизу снег превращался в грязную бурую массу влаги, грязи и нечистот.

Двор короля расположился в аббатстве Святого Медара — обширном церковном поместье, которое было любимой вотчиной отца Карла — Людовика Косноязычного. Две массивные башни обрамляли деревянные ворота. В широком дворе было людно — кругом телеги, ржут кони, спешат куда-то с важным видом палатины в подбитых мехом каппах[50].

Херлауг отдал поводья лошади прислужнику, а сам повел Эмму в обширную прихожую.

— Тебе стоит обождать меня здесь, среди оруженосцев и конюших. Как мы условились, я не буду открывать, кем является мой юный спутник.

Эмма видела, как он поднялся по ступеням к двери, охраняемой двумя стражами в блестящих кольчугах и касках с высокими гребнями. Что-то сказал. Один из стражей тут же удалился, потом вернулся с важного вида священником, и тот увел Херлауга во внутренние покои.

Эмма огляделась. Здесь было тепло от открытых очагов. Вокруг них толпились люди, некоторые поджаривали над огнем куски дичи на кинжалах. Сновали монахи, бегали какие-то дети. Эмму оттолкнул вавассор, за которым шли солдаты, несшие тяжелый сундук. Она растерялась, потом медленно пошла к одной из скамей у стены. Ее меховые сапоги оставляли на плитах пола влажные следы. Мимо пробежал карлик в пестром колпаке, скорчил ей гримасу.

Она расстегнула застежку плаща, устало вытянула ноги, расслабилась. Сколько ей ждать? Пока не важно. Главное, чтобы потом Херлауг выполнил свое обещание. Ибо ей так много надо успеть сделать.

Ждать пришлось долго. От запаха подогреваемой пищи шел такой аромат, что у Эммы слюнки потекли. Заметив монаха, раздающего снедь, она решилась подойти. Куриная ножка с дрожжевой выпечкой досталась ей, когда она представилась как паж графа Санлисского.

Хотела отойти, чтобы поесть, но тут кто-то сильно подтолкнул ее под локоть. Окорочок упал, и одна из крутившихся тут же собак живо утащила его. Сзади раздался хохот. Здоровенные челядинцы, довольные своей проделкой, весело смеялись, тыча в нее пальцами.

— Что, раззява, убежала твоя еда? А брат Рено, сколько ни проси, больше не даст.

Один из них даже покрутил перед ее носом куском вяленой грудинки.

Эмма почувствовала злость. Сделала было вид, что уходит, но резко повернулась и выхватила у здоровяка его грудинку. И тут же кинулась прочь. Тот, громко ругаясь, побежал следом.

Сзади раздался хохот, крики:

— Ату его, ату!

Эмма почти добежала до дверей, когда едва не столкнулась со стряхивающим снег с плаща рослым воином. Он резко задержал ее, сдавив руку выше локтя.

Она поспешила извиниться.

— Бога ради, господин…

Слова сами замерли на устах. Совсем близко Эмма увидела костистое лицо с багровым рубцом на щеке, вислые черные усы. Меченый?.. Темные глубокие глаза в упор глядели на нее из-под меховой опушки шапки. Но лицо оставалось холодным, безучастным.